Российская журналистика в войне 1877-1878 годов (Балканский полуостров)

Русско-турецкая война 1877-1878 годов оказала большое влияние на судьбы народов Балканского полуострова, на внешнюю политику великих держав. Она началась в условиях мощного подъёма национально-освободительного движения против гнёта Османской империи и небывалого в истории России общественного движения в его поддержку. Именно последнее обусловило зарождение российской военной журналистики. Актуальность рассматриваемой темы определяется её неразработанностью в научной литературе. Единственным исследованием по проблеме корреспонденции на Балканском театре военных действий из дореволюционной литературы является цикл статей В. Апушкина[1]. В советской историографии данная проблема также не получила широкого освещения. Исключением является статья О.А. Яковлева[2].Имеющиеся работы не позволяют составить полноценную картину деятельности российских военных корреспондентов в российской армии в период русско-турецкой войны 1877-1878 годов.

Объектом данного исследования является российская военная журналистика в период русско-турецкой войны 1877-1878 годов. Необходимо отметить, что в данной работе слово “журналистика” употребляется параллельно со словом “корреспонденция” как синонимы. Второе значение “корреспонденции”, используемое нами, обозначает исходившие от корреспондентов письма, телеграммы и пр. Цель статьи – проанализировать условия и результаты работы российских военных корреспондентов на Балканском театре военных действий в 1877-1878 годов.

При написании данной статьи автором были использованы русскоязычные источники, в частности, воспоминания лиц, непосредственно связанных с деятельностью корреспондентов и корреспондентские мемуары.

Перед войной в штабе Действующей армии были как сторонники, так и противники допуска корреспондентов на театр боевых действий. “При этом, – отмечал Н.В. Максимов, –каждый из сторонников своих мнений принимал в расчёт исключительно европейскую печать, касательно же нашей печати не могло даже и разговоров возникнуть, потому что это дело считалось раз и навсегда  поконченным, а во-вторых, никто из них и никогда не признавал нашу печать “влиянием””[3]. Против допуска в армию корреспондентов выступало Главное управление по делам печати на том основании, что в Кишинёве уже находился корреспондент, назначенный правительством. Дело в том, что ещё в ноябре 1876 г., с началом мобилизации, по ходатайству министра внутренних дел А.Е. Тимашёва в штаб Действующей армии в качестве корреспондента газеты “Правительственный вестник” (официальный орган Министерства внутренних дел) был командирован поручик лейб-гвардии Уланского полка В.В. Крестовский[4]. О том, какое положение последний занимал при штабе, свидетельствует разговор, который приводит в своих записках корреспондент газеты “Биржевые ведомости” Н.В. Максимов. Ещё на пути в Действующую армию, едя в поезде Санкт-Петербург – Кишинёв, он имел следующий разговор со штабным офицером: “Куда едете? – вывел меня из раздумья мой vis-à-vis. „В Действующую армию”. Он смерил меня глазами с головы до ног: „Провиант доставлять?” – прищурился vis-à-vis. „Нет!.. Я еду корреспондентом” – „Гм! – противно улыбнулся он. – Вы думаете, Вас допустят? Напрасно едете…” – „Почему напрасно?” – „Потому что корреспондентом будет господин Всеволод Крестовский… Официальным корреспондентом… Может, Вы тоже официальным едете?” – „Нет” – „Ну, так напрасно, ворочайте назад, советую””[5].

17 апреля 1877 года полковник Генштаба М.А. Газенкампф, состоявший при Главнокомандующем, составил докладную записку начальнику штаба Действующей армии, в которой предлагал условия допуска корреспондентов в войска. Замечая, что в настоящее время пресса имеет большое влияние на общественное мнение, как в России, так и за рубежом, М.А. Газенкампф предлагал допустить корреспондентов на фронт, но при следующих условиях: российских корреспондентов допускать по просьбам редакций и издателей газет; иностранных – по рекомендациям российских посольств и высокопоставленных лиц; предварительной цензуры не учреждать, но обязать всех корреспондентов не сообщать никаких сведений о передвижении, расположении, численности войск и об их предстоящих действиях. Предполагалось предупредить корреспондентов, что за неисполнение этого обязательства они будут высланы из армии; для наблюдения за исполнением обязательства предложить редакциям доставлять все номера газет, в которых будут напечатаны корреспонденции с театра войны; предоставить корреспондентам возможность получать от заведующего корреспондентами при штабе Действующей армии все те сведения, которые начальник штаба армии признает полезными или возможными им сообщать. М.А. Газенкампф писал, что “требование дружественного тона от корреспондентов, равно, как и предварительная их цензура, будут нам же во вред: то и другое получит немедленную огласку и положит прочное основание недоверию публики к тем корреспондентам, которые будут допущены”. Полковник отмечал, что “в этом случае можно даже опасаться, что общественное мнение будет более всего верить тем газетам, которые займутся фабрикацией ложных и злостных корреспонденций о нашей армии. А так как общественное мнение, – продолжал в своей записке полковник, – в настоящее время – такая сила, с которой нельзя не считаться, газетные же корреспонденты влиятельнейших органов печати суть могущественные двигатели и даже создатели этого мнение, то лучше постараться расположить корреспондентов в нашу пользу”[6]. 19 апреля Великий князь одобрил записку и утвердил М.А. Газенкампфа в должности заведующего корреспондентами. Для работы на театре боевых действий каждый желающий должен был получить от него разрешение, после чего получал опознавательные знаки, и мог состоять корреспондентом при армии.

Российская военная журналистика зародилась именно в ходе русско-турецкой войны 1877-1878 гг., причём зародилась стихийно. Как писал историк конца ХІХ – начала ХХ в. В. Апушкин, “как война началась стихийно, так и столь же стихийно создалась “возможность” русской периодической печати иметь своих корреспондентов на театре войны ... Это было обусловлено, в первую очередь, патриотическими чувствами и стремлением дать правду о войне во время войны, а не после неё”[7]. Журналистов российских изданий допускали на театр боевых действий по просьбе ответственных редакторов и издателей газет. Корреспондентами были и российские писатели, и журналисты, и даже болгары. Журналисты стали прибывать в десятых числах апреля. Их откомандировывали в штаб армии, чтобы сопровождать её в ходе боевых действий и давать своевременные отчёты. Тут же встал вопрос об опознавательных знаках для них. По предложению М.А. Газенкампфа, корреспонденты, допускавшиеся к сопровождению армии, должны были иметь знак на левом рукаве мундира. Он представлял собой круглую бляху из меди, на которой были выбиты гербовый орёл, номер корреспондента, надпись “корреспондент” и печать Полевого комендантского управления армии. Для удостоверения личности корреспондент должен был иметь фотографию с письменным подтверждением личности, подписанным М.А. Газенкампфом, и печатью Полевого комендантского управления на обороте[8]. Было также одобрено предложение полковника назначить время для приёма корреспондентов в штабе Действующей армии с 9 до 11 часов. Однако 7 июня 1877 г. был издан приказ по войскам № 131, согласно которому вводился новый знак отличия для корреспондентов. Им стала трёхцветная (чёрный, жёлтый, белый цвета) нарукавная шёлковая повязка. На ней был изображён гербовый орёл, вокруг которого полукругом помещалась надпись “корреспондент”. Под надписью был золотой нитью вышит номер корреспондента. С внешней и с внутренней сторон повязки должна была стоять мастичная печать Полевого штаба или Полевого комендантского управления армии. Без этих знаков отличия корреспондент не допускался на позиции. Правами корреспондентов пользовались также художники, бывшие чем-то вроде нынешних фотокорреспондентов. Свобода передвижения журналистов в армии не ограничивалась, но они были обязаны сообщать о каждой перемене своего местопребывания в штаб армии. При составлении отчётов в периодические издания, которые они представляли, корреспондентам было разрешено пользоваться официальными сведениями, донесениями в штаб, приказами и т.п.; также можно было использовать рассказы очевидцев, участников описываемых событий, собственные наблюдения[9]. При этом достоверность передаваемой информации зависела от личных качеств корреспондента. Поэтому материал, передаваемый ими, часто грешил неточностями и искажениями.

Корреспонденты прибывали в армию постепенно. К 5 июля 1877 г. состав российских корреспондентов был следующим[10]:

Таблица 1.

Нужно отметить, что в ходе войны В.И. Немирович-Данченко перешёл в “Новое время” и стал посылать корреспонденцию в эту газету. В составе штаба Действующей армии находились, помимо В.В. Крестовского, в качестве официального корреспондента газеты “Правительственный вестник” художник Е.К. Макаров, а также известный художник-баталист В.В. Верещагин. В июле 1877 г. число художников возросло. Прибыли П. Соколов, Буткевич, М. Малышев – в Главную квартиру, и П.О. Ковалевский – в отряд Великого князя Владимира Александровича. На Балканском театре войны находился также известный художник В.Д. Поленов. Вместе с российской армией он принимал участие в сражениях и запечатлел всё увиденное как в живописных полотнах, так и в акварелях (“Позиция”, “Артиллерия в горах”, “Болгарское селение” и др.)[11]. Наиболее полный список корреспондентов, прибывших на театр боевых действий, приводит Н.В. Максимов[12]. Он перечисляет всех, чьи фотографии были вклеены в корреспондентский альбом. Как говорилось выше, корреспонденты должны были иметь при себе две фотографии. Одну они оставляли в Полевом штабе, где она хранилась в специальном альбоме, а вторую, с пропуском и печатью, носили при себе в качестве удостоверения личности.

Таблица 2.

Среди корреспондентов “Нового времени” Н.В. Максимов не упоминает имён Н.Н. Россоловского и П.П. Сокальского, хотя В.В. Крестовский относит их к этой газете. П.П. Сокальский в начале кампании был корреспондентом газеты “Голос”, но впоследствии его заменили американцы Мак Гахан и Стэнли. Что касается В.И. Немировича-Данченко, то он в начале войны был корреспондентом газеты “Наш век”, а затем стал писать для “Нового времени”. А.Д. Иванов был одновременно и фотографом.

Как видим, между приведенными выше списками российских корреспондентов есть некоторые различия. Это связано с тем, что постоянно на театре боевых действий находилась лишь небольшая группа публицистов и художников. Что же до остальных, то они то прибывали, то уезжали, поэтому проследить за ними на протяжении всей кампании было невозможно. К тому же нужно отметить, что Н.В. Максимов сам покинул театр войны в конце августа из-за тяжёлого ранения и поэтому не мог знать всех корреспондентов, прибывших и убывших после этого.

Правительство и командование российских журналистов практически не поддерживали, поэтому они должны были действовать большей частью самостоятельно, на свой страх и риск. “Русские корреспонденты! Вот наше горе, – восклицал Н.В. Максимов. – Увы, русский писатель наших дней совсем особенный человек, и судьба, и деятельность этого человека до такой степени несчастны, что одно воспоминание об условиях этой деятельности может отравить весь организм ... А когда я приехал в армию и встретился в первый же день, вечером, с г. Всеволодом Крестовским на телеграфной  станции, то он мне сказал: “– Допустят ли вас, корреспондентов, в армию – это ещё вопрос!.. а если и допустят, то, вероятно, подчинят этапному начальнику””[13]. Причём, что характерно, такая возможность Н.В. Максимову не казалась невероятной. В штабе армии о них просто не заботились. У российских корреспондентов часто не хватало даже средств на отправку отчётов в периодические издания. Поэтому последние часто попадали на печатные полосы с большим опозданием. В связи с этим нельзя не упомянуть и о самой полевой почте, которой отправлялась большая часть корреспонденции в Россию. Почта работала плохо, неаккуратно. Письма в газеты доставлялись на 18–20-й день после отправки[14]. В.И. Немирович-Данченко замечал по этому поводу: “Для того, чтобы послать телеграмму, надо действовать как иностранные корреспонденты, то есть посылать её с нарочным до первого австрийского города. На это у русских корреспондентов нет средств”[15].

Отношение в армии к профессии корреспондента было разным. Характерный случай в среде российского офицерства приводит Н.В. Максимов. Он присутствовал при следующем разговоре нескольких офицеров. “”– Если бы я был корреспондентом, – воскликнул подполковник в минуту увлечения, – я бы так отнёсся к этому делу; жаль, что я не пишу…” – „Хотите, я вам устрою, что вы будете писать?” – сказал я ему. „Очень рад…” – „Позвольте!” – грозно воскликнул штаб-ротмистр. – „Надеюсь, что мне не придётся напоминать Вам Ваших слов, сказанных при посторонних свидетелях! Честь моего мундира заставляет меня доложить Ваши слова кому следует ... Я отдаю Вам должное; но, господин полковник, я считаю, Ваши слова оскорблением мундира ... Вы хотите быть корреспондентом ... это простительно вот им ...” С этими словами он указал на нас. „Это непростительно, господин полковник! Ваша обязанность заключается в защите чести армии и отечества, а не в том, чтобы унижаться до степени “строчилы”””[16].

А вот в среде боевого офицерства и среди солдат отношение было несколько иным. В числе корреспондентов были и армейские офицеры, и офицеры Генерального штаба, непосредственно принимавшие участие в боях. Так полковник Генштаба А.К. Пузыревский был корреспондентом российских военных изданий – “Русского инвалида” и “Военного сборника”, куда посылал письма с театра боевых действий. Основное внимание он сосредоточил на военной стороне кампании и дел, в которых лично принимал участие, например, сравнивал качество стрельбы российских и турецких ружей, отмечая, что последние стреляют дальше во многом из-за хорошего качества пороха[17]. В “Русский инвалид” посылали свою корреспонденцию также полковник Генштаба Н.В. Каульбарс и капитан Генштаба А.Н. Куропаткин. Н.В. Максимов отмечал, что как только в колонне, которую он обгонял, узнавали, что он корреспондент, сразу же принимали с радушием: “Пишите, батюшка, пишите; вот нас компания жидов одолевает; обозы ломаются – всё гниль”. В корреспонденте видели человека, способного донести до общества и до высших сфер беды армии. “Все продолжают радоваться присутствию обличителя, пока сидишь вместе с ними; расскажут тебе всю подноготную, вывалят все анекдоты”[18].

Почти с начала войны в Действующей армии стал издаваться “Летучий листок” – своего рода информационно-пропагандистское издание для поднятия боевого духа войск. Идея его выпуска принадлежала В.В. Крестовскому. Он предполагал печатать не только официальные реляции, но и корреспонденцию из разных частей войск для ознакомления офицеров армии и российской публики с внутренней боевой обстановкой войск. В штабе В.В. Крестовскому, как отмечает Д.Г. Анучин, “оказывалось особое внимание, и на издание газеты, несмотря на весьма значительные расходы по устройству особой для неё типографии, согласились довольно легко”. При этом было поставлено условие, чтобы в его издании участвовало и Гражданское управление, то есть, по существу, возглавлявший его князь В.А. Черкасский, как лицо, имевшее связь с литературой и литераторами. Князь отклонил предложение участвовать в издании “Листка”, поскольку расходы Гражданского управления были и без того велики. Но он согласился назначить В.В. Крестовскому в качестве соредактора от гражданского ведомства М.Ф. Меца, служившего в Гражданском управлении помощником начальника отделения и по совместительству бывшего корреспондентом газеты “Московские ведомости”. Судьба указанного издания была печальной. Как отмечает Д.Г. Анучин, ““Летучий листок” в самом скором времени сделал несколько крупных промахов, подвергся запрещению помещать что-либо, кроме официальных донесений и влачил незавидное существование, печатая реляции давно уже известные из столичных газет”[19].

Что касается цензуры, то её, как и обещано было, не применяли. Но только официально. Косвенная цензура была, причём особенно она касалось российских корреспондентов. М.А. Газенкампф назначил корреспондентам определённые часы приёма для сообщения официальных сведений с театра войны. “Вдруг, в одно прекрасное утро, писал Н.В. Максимов, – ... мне показали телеграмму, касающуюся нас и приказ, согласно которому поставлено в обязанность остерегаться разговоров с корреспондентами. “Конечно, не с нами, – подумал я, – а с иностранцами, с англичанами!”. Прошло ещё несколько дней, и я принуждён был убедиться в том, что и  по отношению к нам, русским корреспондентам, приказ стал исполняться с буквальной точностью. Куда, бывало, не сунусь – все от меня, как от чумы. Я начал было искать обещанных “предпочтений”, “указаний”, “советов” и т.д., но увы!.. Я вошёл в общую группу людей различных национальностей, которые ежедневно являлись к полковнику Газенкампфу за новостями дня. „Il n’y a rien de nouveau, messieurs; une petite canonade de coté d’Olteniza (Нет ничего нового, господа; маленькая канонада со стороны Ольтеницы (фр.) – О.Г.)”, – говорил нам полковник. Эта фраза сделалась на устах полковника до того стереотипной, что я уже начал думать, что вся славянская драма сведётся к тому, что “Il n’y a rien de nouveau” и т.д.”[20].

Осенью 1877 г., в связи с неудачами армии, были ужесточены меры в отношении российских корреспондентов. Дело в том, что многие из них писали свои корреспонденции в российских газетах под псевдонимами. А поскольку в них они показывали все недостатки российской армии, в частности, бездарность большинства высших офицеров, то это не могло не вызвать ответной реакции. В сентябре 1877 г. в Главное управление по делам печати с просьбой потребовать от редакции газеты “Голос” назвать имя опубликованной корреспонденции, в которой сообщалось о “страшной болезненности” в 14-м армейском корпусе, обратился его командир А.Э. Циммерман. Главнокомандующий сообщил императору Александру II, что в газетах появляются корреспонденции из армии “с весьма недоброжелательными и вредными направлениями”. Тогда же, в ответ на запрос А.Э. Циммермана, из Действующей армии был выслан корреспондент “Голоса” П.П. Сокальский, а министр внутренних дел А.Е. Тимашёв предложил, чтобы корреспонденции из армии подписывались полным именем авторов. Это предложение было принято. В октябре 1877 г. оно было утверждено повелением императора. После этого все корреспонденции стали появляться с подписями их авторов[21]. Таким образом, правительство, пусть и не прямо, ограничило возможности для российских корреспондентов писать правду о войне, не боясь быть подвергнутыми наказанию за свои слова. Однако, как показали дальнейшие события, цели оно до конца не достигло. Опасавшиеся наказания журналисты изменили свою тональность или вообще уехали в Россию, но часть корреспондентов продолжала свои правдивые публикации. К таковым можно отнести, например, В.И. Немировича-Данченко, писавшего сначала под псевдонимом “Шесть”, а затем под своей фамилией одинаковые по общей тональности статьи.

Нужно отметить, что и условия работы, и отношение со стороны командования к российским и иностранным корреспондентам в армии было различным. Высказывая пожелания на случай будущей войны, В.В. Крестовский замечал, “чтобы в следующей войне (буде нам таковая предстоит) нашим русским корреспондентам оказывалась со стороны полевого штаба если уж не большая, то хотя бы равная степень внимания с корреспондентами газет иностранных”. Действительно, иностранные корреспонденты имели такие привилегии, о которых российские могли только мечтать, например, лёгкий доступ к высокопоставленным лицам, “и эти последние с очень любезною предупредительностью сообщали им нередко весьма важные сведения, о которых русское общество, до которого эти сведения касались наиболее близким, кровным образом, узнавало, помимо своих русских корреспондентов, лишь из иностранных, преимущественно английских газет”[22]. Возмущение В.В. Крестовского можно понять, поскольку неравноправность российских и иностранных корреспондентов задевала его патриотические чувства. Ведь доходило до смешного: сведения о переговорах в Адрианополе и Сан-Стефано российское общество получало из “Times” и “Daily News”, тогда как на месте событий находились В.В. Немирович-Данченко, А.Д. Иванов, князь Л.В. Шаховской и Гроссул-Толстой, которые в ход переговоров не посвящались.

Российских журналистов, находившихся в Действующей армии, условно можно разделить на три группы: тех, кто писал из глубокого тыла; тех, кто находился при штабе; тех, кто писал с места событий. Многие корреспонденты работали из тыла – из Румынии или с освобождённой территории, основывая свои материалы на рассказах из „вторых-третьих” рук, часто не проверяя их подлинность. К корреспондентам, писавшим свои отчёты непосредственно с места боёв с некоторой натяжкой можно отнести В.В. Крестовского. Он входил во вторую группу корреспондентов. Но, в отличие от многих корреспондентов первой и второй групп, В.В. Крестовский был более опытным, к тому же известным писателем и профессиональным военным (штаб-ротмистр). Поэтому его корреспонденции носили более специальный характер и не были лишены литературного вкуса. Позже они были выпущены отдельным изданием. Книга его примечательна тем, что даёт представление о существе официальной установки в освещении войны. В своих “Письмах” В.В. Крестовский достаточно подробно описал саму кампанию, останавливаясь на различных подробностях, таких, как состояние госпиталей, почты, корреспонденции, армии. Описывал В.В. Крестовский и военные действия, в которых принимал непосредственное участие как наблюдатель или о которых узнал из других источников. Однако большую часть его наблюдений занимала деятельность августейших особ и высших штабных лиц. Оценки личностей и большинства событий у него отсутствуют, а если и встречаются, то они носят поверхностный, приспособленческий характер. Эта характеристика относятся ко второй группе корреспондентов вообще. Они хотя и были на театре боевых действий, но непосредственно в них не участвовали. Корреспонденты этой группы находились всё время при штабах и использовали для своих донесений официальные сведения. Помимо В.В. Крестовского, к указанной группе можно отнести, например, князя Л.В. Шаховского.

Наибольший интерес представляют сведения третьей группы журналистов. Это были люди, увлечённые своим делом, желавшие передать современникам и потомкам в России правду о войне такой, какой они её видели. Хорошую характеристику их действий дал В.И. Немирович-Данченко: “Русские корреспонденты не были подготовлены к делу на театре военных действий ... действовали часто неумело ... но русские прежде всего были правдивы и добросовестны”[23].

Сам В.И. Немирович-Данченко являлся ярким примером журналистов третьей группы. Прибыв на театр боевых действий в конце июля 1877 г., он прошёл войну в качестве корреспондента сразу нескольких изданий. Его дневники насыщены не только информацией о событиях, в которых он непосредственно принимал участие, но и анализом причин недостатков в российской армии, характеристиками видных военных деятелей. В своих выводах он старается быть объективным, хотя иногда излишне критичен. Его дневники резко контрастируют с тем, что писали в своих корреспонденциях В.В. Крестовский и подобные ему. В них нет никакой идеализации. Его писательские способности и критическое отношение к людям и событиям позволяли ему открывать, например, в героях войны те качества, которые не замечали те, кто их прославлял. Так, находясь на Шипке и принимая участие в августовских боях, он подметил много интересного, ценного для биографов, в генералах, возглавлявших российские отряды. Н.Г. Столетову, например, он дал следующую характеристику. “Небольшой рост, мягкие черты лица, озабоченный взгляд и некоторая суетливость в движениях ... Он хорошо знает турецкий язык – одна из причин, послуживших поводом его назначения (Начальником Болгарского ополчения – О.Г.), хотя по-болгарски он не понимает. С болгарскими дружинниками он часто говорит по-турецки, что тем крайне не нравится”[24]. А И.В. Гурко он упрекал в том, что тот не дорожит солдатскими жизнями[25]. Несмотря на восхищение автора личными качествами генерала М.Д. Скобелева, с которым В.И. Немирович-Данченко провёл большую часть кампании, он не стесняясь ярко показывает его недостатки, в частности, излишнюю вспыльчивость[26]. Не щадил он и высший командный состав, указывая на его косность в военном мышлении. Зато о новом поколении офицерства отзывался с искренней прямотой, которая соответствовала действительности: “До войны слово ташкентец было почти бранным, а при проверке здесь оказалось, что ташкентцы именно лучшие люди. Именно они создали болгарское ополчение и сплотили его; из них – лучшие командиры частей, лучшие начальники штабов, лучшие боевые офицеры. Дмитровский, Куропаткин, Деннет, Боголюбов, Скобелев, Петрушевский, Соболев, Сахаров – ими может по всей справедливости гордиться наш Генеральный штаб, а они всё своё боевое воспитание получили в Ташкенте”[27]. Качества В.И. Немировича-Данченко как человека, писателя и корреспондента были отмечены в штабе Действующей армии. Именно он, несмотря на либерализм и резкость суждений, был рекомендован в сентябре 1877 г. М.А. Газенкампфом в качестве корреспондента, который может написать “о Государе … в армии”. “Я указал, – писал полковник, – на Немировича-Данченко, как на писателя неутомимого, везде бывающего, отлично и быстро пишущего и притом уже завоевавшего себе симпатии массы читающей публики”[28].

По своей подаче материала и взглядам был близок к В.И. Немировичу-Данченко Н.В. Максимов – та же прямота в характеристиках, та же смелость в выводах. Он был с армией с апреля по 30 августа 1877 г., непосредственно принимал участие в боях и в жизни войск. Но вынужден был покинуть театр боевых действий из-за тяжёлого ранения в грудь, полученного 30 августа во время осады Плевны. У него мы встречаем характеристику нравов не только в армии, но и среди румынского и местного болгарского населения, взглядов на войну среди населения России. Записки Н.В. Максимова содержат множество зарисовок из жизни армии, о событиях, в которых непосредственно принимал участие. В отличие от большинства корреспондентских мемуаров, у Н.В. Максимова много написано о собратьях по перу и своей деятельности в качестве корреспондента. “Я, – писал он, – вдруг почувствовал, как я с самого же начала начал залезать в раковину неуязвимости, в скорлупу совершенного равнодушия. Сначала я испугался мрака, спустившегося перед моими глазами, а потом, опять-таки по свойству русского человека, махнул на всё рукою. Махнул я рукою, отвергнутый, так сказать, начальством и дипломатией, отвернулся от сильных и вмешался в общую толпу русской публики. С тех пор я сделался Подхалимовым. Представители армии, общества и свои собратья по перу так меня и поняли, и все сходились в смысле этого понимания, хотя всякий помнил, что и Подхалимовы – народ до некоторой степени полезный”[29]. Возможно, речь идёт о том, что корреспонденция, которую Н.В. Максимов посылал в Россию, носила умеренный характер и не содержала острых выпадов. Но, читая его записки, видишь другого человека – человека способного сказать и говорящего правду о войне. Так, например, критикуя И.В. Гурко, Н.В. Максимов утверждал, что “до сих пор генерал Гурко не являлся инициатором того или иного предприятия: он перешёл Балканы по инициативе лиц Главного штаба; в казанлыкской же долине он выступил в роли самостоятельного руководителя, и нельзя сказать, чтобы первые шаги его были удачны”. Н.В. Максимов обвинил И.В. Гурко в неудаче болгарского ополчения под Эски-Загрой в июле 1877 г., когда в результате отступления войск болгарское население попало в руки турок. “В реляции генерала Гурко вкралась ошибка:, – отмечал он, – именно в том месте, где говорится, будто казанские драгуны прикрывали отступление болгар ... Это было самое поспешное и самое беспорядочное в военном смысле отступление. Таким образом, кончилась первая экспедиция за Балканами, после которой генерал Гурко тотчас отправился в Петербург – принимать свою гвардейскую дивизию”[30].

Нельзя обойти стороной и В.В. Верещагина – известного российского художника, прославившегося своими картинами из среднеазиатской жизни. Когда началась война, он находился в Париже. Отправив жену к родственникам, он направился на Балканы, чтобы добровольцем вступить в Действующую армию. Уже в начале июля 1877 г. в составе экипажа катера “Шутка” он участвовал в атаке на турецкий военный пароход на Дунае. В этом бою он получил ранение и вернулся в армию лишь после выздоровления, в конце августа 1877 г. В.В. Верещагин был участником многих сражений, находясь в отряде М.Д. Скобелева не только в качестве художника, но и в качестве добровольца, нередко исполняя функции офицера Генерального штаба. В промежутках между боями он делал зарисовки, которые после войны превратились в картины “Перед атакой. Под Плевной”, “Перевязочный пункт при Плевне”, “На Шипке всё спокойно” и др. Талант художника позволил ему ярко отобразить в этой  серии все невзгоды войны. Так, на картине “Шипка – Шейново” он изобразил на переднем фоне не победителей, а трупы убитых, пытаясь таким образом донести до зрителя жестокую правду войны. Его брату, С.В. Верещагину, также художнику, повезло меньше. Он был убит 31 августа под Плевной[31].

О чём же писали российские военные журналисты? По содержанию корреспонденций их можно разделить на две группы. При описании войны часть из них много места уделяли либо внешней стороне войны, то есть подробному описанию хода боевых действий в виде передвижения колонн, полков и пр., выпуская из внимания жизнь отдельных людей во время и после боя, описанию “показательных” подвигов, которые передавались во всех газетах с целью продемонстрировать дух войск общественному мнению и поддержать тот же дух на высоком уровне в самой армии. Письменные свидетельства этой группы корреспондентов, как правило, лишены содержательных оценок. Сюда можно отнести, например корреспонденцию В.В. Крестовского, который критикует только, то, что не критиковал во время и после войны только ленивый, в частности, деятельность евреев-снабженцев. Другая часть журналистов (В.И. Немирович-Данченко, Н.В. Максимов и др.) значительное внимание уделяла описанию внутренней стороны жизни армии: бытовых мелочей, особенностей поведения разных людей во время боя, на личных примерах иллюстрируя недостатки и достоинства, процветавшие в армии и вокруг неё.

Много места в корреспонденции было уделено настроениям в армии, особенно среди офицерского состава. Вот, что писал в апреле 1877 г., перед переправой через Дунай, Н.В. Максимов: “Мы видели офицеров, которые действительно радовались походу на турок. Но для них было совершенно безразлично, идти на турок или на немцев ... Это была просто радость человека, всю свою службу стрелявшего в мишень холостыми зарядами в мнимого неприятеля и, наконец, узревшего его в действительности. Это была радость человека, сознавшего, что после долгого мирного периода скучных и никому не нужных учений, наступила, наконец, пора настоящего дела на благо и на пользу своего народа. Но кровожадности тут не было. Многих влекло чувство тщеславия, потому что перед каждым открылось широкое поле отличий, хотя большинство и ошиблось в расчётах”[32].

Интересно, что в своих записях многие корреспонденты российских газет сходятся на том, что Россия была слабо подготовлена к продолжительной войне с Турцией. В.И. Немирович-Данченко, проезжая через Зимницу и Систово летом 1877 г., отмечал, что “к сожалению, нигде сознательного отношения к делу не заметно. Силы турок в Плевне никому не известны; все убеждены, что скоро мы покончим с Османом”. В августе он отмечал, что кампания неоправданно затянулась, хотя ещё не взяты ни Плевна, ни Рущук, ни Шумла. “А перевалив после трёх побед, – писал он, – за Балканы, мы должны будем померяться силами с третьей армией, армией Сулеймана-паши, которую никто и никогда не разбивал и все вымыслы о победе над нею генерала Гурко созданы иностранными корреспондентами, не потрудившимися проверить слухи, точно также, как ими выдумано было раньше небывалое взятие Разграда”. В.И. Немирович-Данченко отмечал одну из причин этого – недостаточную организацию разведки: “Ещё в Кишинёве люди, понимавшие серьёзность положения и лучше наших дипломатов знавшие силы Турции, предлагали организовать массу лазутчиков в самой Турции. Ослепление наше было так велико, что предложению этому не дали хода. “Помилуйте, мы в три месяца кончим кампанию, зачем же тратиться на лазутчиков!”. Благодаря этим дальновидным оптимистам, всё время кампании мы не имели никаких сведений о движениях турок, тогда как они получали самые точные о наших”[33].

Большинство корреспондентов с негодованием отмечали, что на войне многие хотели поживиться. Как государства, так и люди. Так, “румыны приняли нашу сторону в силу сознания выгоды их роли “союзников”, – писал Н.В. Максимов, – как в материальном отношении, так и в политическом; поэтому между нами и установились сразу совершенно особенные отношения, в которых холодная деловитость заняла место горячих чувств. Каждый шаг своего дальнейшего соучастия они старались обставить согласно с требованиями их народной гордости, самостоятельности и чести, хотя эта честь подчас и казалась довольно сомнительного свойства”. “Четыре главных партии заметны были в Кишинёве: партия “деятелей”, партия “нейтральных жителей” из местной интеллигенции ... партия “жаждущих и алчущих” и так называемый простой народ ... Партия “деятелей” была занята с утра до ночи. Ходили, ездили, бегали, суетились... И чем более ходили и ездили, тем серьёзнее они становились и тем неприступнее казались ... партия “жаждущих и алчущих” не рассуждала, а действовала ... Арена была широка: сухари, лошадиный корм, подвоз провианта, проводка железных дорог, маркитанство, приобретение необходимых материалов для перехода через Дунай и даже такие невинные вещи, как, например, телеграммы”. В итоге он приходит к выводу, что “арена военной деятельности на первых же порах представила собою широкое поле, на котором грызлись вампиры разнообразных положений и национальностей, вырывая друг у друга в тылу армии куски изо рта и выгребая всё, что только можно было выгрести из предмета государственного обихода, называемого “денежным мешком””. После перехода армии через Дунай ситуация не улучшилась. “С тех пор, как наша армия перешла Дунай, в Зимнице появились целые полки евреев, румынов, греков и людей самой неопределённой национальности ... Все эти господа ... сколотили ... деревянные лавки, разложили  свои товары ... и начали без зазрения совести  грабить и обирать всякого, кто только покушался у них купить что-либо ... Пьянство шло в Зимнице непомерное. Воровство было развито поразительное”[34].

Причём во всех без исключения бедах было принято винить евреев. Нужно сказать, что последние заслужили такие обвинения (особенно из-за компании “Грегер, Горвиц, Коган”, обеспечивавшей российскую армию некачественными продовольствием и фуражом и хорошо нажившуюся на этих поставках). Так, В.В. Крестовский отмечал резкое возрастание цен с вступлением российской армии в пределы Румынии. “Ну и дерут же здесь! – возмущался он по приезде в Яссы. – Жаль в особенности тех солдат, которые сильно жалуются, что румыны и жиды всячески надувают их при каждой покупке и при размене денег”. “Евреям же мы должны быть обязаны и тем возвышением цен на все продукты жизненной необходимости, – отмечал он, – какое проявилось здесь вскоре по переходе наших войск через румынскую границу”. “Евреи, как известно, мастера на все руки, и всегда готовы служить и нашим, и вашим, лишь бы в этой службе представлялась возможность выгодного гешефта. Еврей и фураж поставлять будет, а иногда и шпионом послужит”[35].

В целом, можно сказать, что российские военные корреспонденты, непосредственно работавшие на театре боевых действий (за исключением, разве что, военных), разносторонне описывали войну в своих письмах, дневниках, телеграммах. Они показывали всю её неприглядную изнанку: смерть, грязь, сотни искалеченных жизней, некомпетентность многих высших чинов, воровство и коррупцию, разъедавшие армейское чиновничество. В их корреспонденциях война – это не подвиг, а грязная, смертельно опасная и неблагодарная к большей части армии, работа. “Страшно отрезвляет война, когда её видишь лицом к лицу”[36]. Эта фраза, произнесённая одним из российских корреспондентов, лучшим образом иллюстрирует всю правду войны, которую В.И. Немирович-Данченко, Н.В. Максимов и другие пытались донести до российского общества.

Работа журналистов не осталась незамеченной. Ещё в ходе войны многие из них были удостоены наград. Представление на них подавали М.А. Газенкампфу командиры отрядов, с которыми корреспонденты находились в бою, а тот, в свою очередь, подавал его на рассмотрение Главнокомандующего. Так, корреспондент газеты “Новое время” В.С. Россоловский получил за сражение под Плевной 18 июля 1877 г. орден св. Станислава 3-й ст. с мечами. Корреспондент “Нового времени” А.Д. Иванов также был удостоен ордена св. Станислава 3-й ст. с мечами за сражение 18 июля при селе Джуранли. А.Д. Иванов принял в этом бое на себя обязанности ординарца и передавал приказания в цепь. Отличия этих корреспондентов были засвидетельствованы начальниками отрядов, в которых они находились – Гурко и князем Шаховским[37]. Позже А.Д. Иванов был пожалован ещё и орденом св. Анны 3-й ст. с мечами.

Подводя итог, следует отметить, что война 1877-1878 гг. стала датой рождения российской военной корреспонденции. Здесь же были сделаны и первые шаги (и надо отметить – успешные) в работе военных с корреспондентами: хотя прямой цензуры не было, но для того, чтобы получить информацию, нужно было непосредственно находиться на фронте, поскольку штаб неохотно делился ею. Российская журналистика возникла спонтанно, и её возникновение было связано с потребностью российского общества знать о ходе военных действий, о жизни армии, о быте и жизни местного болгарского населения и пр. Эта потребность объяснялась большим интересом в общественных кругах России к судьбам славянских народов Балканского полуострова. Российских журналистов, которые освещали войну на Балканском театре, можно разделить на три группы: на тех, кто писал из тыла, тех, кто писал находясь при Полевом штабе, и на тех, кто писал корреспонденцию на собственном опыте. Несмотря на имевшиеся трудности, российские корреспонденты частично второй и особенно третьей групп проявили себя с лучшей стороны, внеся значительный вклад в становление российской военной журналистики и в правдивое освещение войны.

© Олег Александрович Гоков,

кандидат исторических наук, 

доцент кафедры всемирной истории 

Харьковского национального педагогического 

университета имени Г.С. Сковороды

Иерусалимский вестник Императорского Православного Палестинского Общества.

Выпуск № V-VI. 2014 г. 

Издательство: Иерусалимское отделение ИППО.

Иерусалим. ISBN 978-965-7392-67-6.

Страницы 243-256.

© Иерусалимское отделение ИППО

Копирование и любое воспроизведение материалов этой статьи разрешено только после письменного разрешение редакции нашего сайта: ippo.jerusalem@gmail.com

Примечания