В Израильской долине

 

Чтобы иметь представление о том, что сделано сионистами в Палестине, надо посмотреть   на Эмек. Эмек по-еврейски значит долина. Когда говорят „Эмек" без прилагательного, все понимают, что это - Эздрелонская долина[1], долина Израиля, краса и гордость сионистского опыта. Здесь путешественникам говорят:

 

— Не смейте уезжать из Палестины, не посмотрев на Эмек.

 

Это самая обширная палестинская равнина с площадью в шестьсот тысяч дунамов. На   западе она примыкает к Завулоновой долине, лежащей у самого хайфскаго залива, потом  идет широкой полосой на востоке, ниже Назарета и на восточной стороне Палестины сливается со впадиной Иордана. Сверху долина ограничена Галилейскими горами, снизу горами Самарии. Защищенная со всех сторон, она  цветет, как оранжерея  среди пустынь; огромное еврейское хозяйство, место, на котором положено столько еврейских трудов и денег.

 

В одно прекрасное, солнечное утро (впрочем, другого утра в Палестине не можетъ быть) мы выехали с приятелем из Хайфы и направились в Эмек, мимо электрической станции и   знаменитого цементного завода, знаменитого тем, что это самое большое фабричное пpeдпpиятиe в Палестине. Над заводом дымились трубы. Слева тянулись возвышенности Кармила горы пророка Илии и Ваала, обиталище газелей и языческих богов, горы, о которой поэт из „Песни  песен" сказал: „Голова твоя, как Кармил; и  волосы на голове твоей, как пурпур; царь увлечен  твоими кудрями"...

 

А впереди уже раскрываются врата Эздрелонской долины: между голубоватыми галилейскими холмами и лиловатыми горами Самарии. Древняя реченка Кишон протекает внизу под мостом, та самая река, на которой погибли во славу Израиля девятьсот железных колесниц Ханаана[2]. Далеко на холмах стоят немецкие колонии, Вальдгейм и галилейский Вифлеем, и, вот мы в Эмеке, на десятки километров раскинувшим свои пашни, поля и сады.

 

Еще до войны Национальный фонд (Керен Кайемет) стал прибретать здесь у арабов земли и основал первую еврейскую колонию. После войны Керен Хайесод (Реконструкционный фонд) заботу о поселенцах на вновь прибретенных землях взял на себя, и теперь в долине свыше двадцати пяти колоний. Oни устроены на различных принципах, от частнаго хозяйства на наследственно арендуемых у Керен Кайемета участках, до коммунистических колоний, так называемых, „квуца", которые напоминают poccийскиe колхозы, но выгодно отличаются от последних тем, что созданы добровольно, без какого- то бы ни было принуждения, в силу идеалистических побуждений применить в Палестине новые формы труда. В поселениях же другого рода, в „рабочих поселках" как их здесь называют, каждая семья живет своим хозяйством, без наемного труда. Такие хозяйства объединены, конечно, в кооперативную форму и связаны взаимной поддержкой.

 

Мы провели целый день в одном из таких поселков. Нахалаль — одна из самых больших и благоустроенных колоний в Эмеке. Ее плодородные земли лежат на месте осушенных болот. Много труда потребовалось вложить в это дело. Лет 70 тому назад пытались сделать то же самое немцы и арабы, оставили на соседнем кладбище не один десяток людей, скошенных малярией, но не могли справиться с трудной задачей. Евреи были более удачливы. Огромных средств потребовало ocyшениe вонючих болот, которые наполнялись водой с соседних возвышенностей. В 1921 году евреи проложили 18    километров дренажных бетонных труб, от 20 до 50 сант. в диаметре, и справились с вонючей и малярийной природой болот. Воду отвели в р. Кишон. Теперь горные источники питают поселок здоровой питьевой водой и орошают поля и „пардесы". Необходимые средства дали сионистские организации.

 

Деревня Нахалалъ расположена элипсисом. В центре помещаются общественные строения, кооператив, сараи с машинами, почта, школа, молочная ферма и склады соломы. Элипсис образуют дома колонистов, от домов и хозяйственных построек расходятся секторами поля, огороды и сады. Всего в поселке сто хозяйств. У каждого 12 дунамов (дунам[3] - десятая часть гектара) пахотной земли. Занимаются здесь, как и везде в Эмеке, земледелием, садоводством, куроводством и молочным хозяйством.

 

Интересно было присмотреться к новому типу еврея - к еврею-землеробу. Такие же   загорелые лица, как у крестьян всего миpa, такие же мужицкие морщины, мозолистые руки, уменье обращаться с топором или лопатой. Целая пропасть лежит между этим   мером пашен, пахучей соломы и тучной зелени садов и каким-нибудь польским или белорусским еврейским местечком. Здесь в полном смысле этого слова произошло возрождение расы. Но сюда  пришли  люди с убеждением построить свой собственный дом на земле, идеалисты, по большей части интеллигенты, убежденные сторонники сионистской идеи, поэтому в их работе и жизни еще витает то творческое волнение, которое одушевляет тяжелый крестьянами труд, когда он не из под палки, не ради одного хлеба насущного, а по голосу долга и призвания.

 

Целый день понадобился, чтобы осмотреть поселок. Хозяин одного из участков с видимым удовольствием и гордостью показывал свое хозяйство.

 

Дома поселенцев однотипные, без крыш, в несколько комнат, с террасами, с душем, который так необходим земледельцу в летнее время. Около дома сад, а в нем цветы и несколько плодовых деревьев, гранатовых или яблонь и груш. За домом хозяйственные постройки. В цементированном хлеве мы видели прекрасных коров, помесь сирийской и голландской пород, многомолочных, легко переносящих особенности местного климата. Мы видели сотни белоснежных американских легхорнов, где их воспитывают и кормят по всем правилам куриной науки. Для кур, например, необходимо глотать песок и камешки, чтобы перемалывать в желудке пищу. Так как в индустриальном хозяйстве oни не видят обыкновенной земли, в которой можно выискать круглым глазком все, что угодно - и зерно и песчинку, то у курятника стоят мешки с размельченными ракушками. Их примешивают в куриную пищу.

 

В особом помещении находятся инкубаторы, этакиe крепкие лакированные ящики, обитые медью, с грелками и всякими приспособлениями, а у стены стоит серый меланхоличный мул, помощник по хозяйству. Дальше расположены орошаемые огороды, „пардесы" и лозы. Домики ульев стоят рядами за теми деревьями, для которых еще нет в русском языке установившегося твердо названия, и которые по-английски называются "grape-fruits". А там уже поля сжатой пшеницы и широкий пейзаж Эмека с холмами на горизонте, с облаком дыма от сжигаемых трав, поднимающимся к небу столбом. Он напоминает этот мирный сельскохозяйственный дым, о библейских сражениях, что с филистимлянами[4] и амаликитянами[5]разыгрывались на здешних полях во дни царя Саула[6] и Гедеона[7]. В одном из таких сражений, когда дымились зажженные израильские селения, погиб Саул, бросившись на свой собственный меч, и с ним пали его сыновья, оруженосцы и люди.

 

В полдень вся семья собирается к столу. Приходит загоревшая на виноградниках дочь в широкополой соломенной шляпе, принимает душ, меняет удобные „шорты" на обыкновенное женское платье. Приходят с курятников ее муж и дети - приемыши из Германии, которых в деревне пятьдесятъ человек. На столе овощи, курица, яйца, а рядом с тарелкой последняя книга проф. Кляузнера: „Иисус из Назарета", на еврейском языке, которую надо  читать справа   налево, а перелистывать слева направо.

 

Общее впечатление: здоровая и разумная жизнь, а вокруг этой жизни - запах соломы, молока и навоза, петушиное пенье, крики ослов, вечерние разговоры после ужина на библейские темы, когда белая луна поднимается над галилейскими холмами, и еврейские девушки смеются в соседнем саду...

 

При поселке находится сельскохозяйственная школа. Сто девиц изучают здесь практически и теоретически сельское хозяйство, куроводство и молочное дело. Молодая еврейка, еще недавно писавшая в берлинских газетах, еще не успевшая загореть под солнцем Палестины, показывала нам образцовые курятники и скотные дворы. Бедные куры! Oни здесь всего только фабрики для получения определенного количества яиц в год. В каменном хлеву сорок черных коров, позвякивая цепями, жевали пищу и наполняли большое помещение теплом своего дыхания, шумом пережевываемого сена, запахом парного молока, а больше всего теплыми коровьими вздохами. Хотелось подойти поближе и посмотреть на этих красивых и мирных животных. Но из хлева выскочила молоденькая скотница в шортах, с ногами молодой Флоры, и заявила, что вход в хлев для посторонних запрещен. Здесь здоровье коров охраняют больше, чем здоровье людей. Посетитель может занести в хлев микробы какой нибудь болезни, а каждая такая корова - сокровище.

 

Потом нам показали большую кооперативную лавку, в которой можно купить все, что требуется в ежедневной жизни, от чайной посуды до почтовой бумаги. Ведь в колонии 600 человек народу, школа и детский сад, библиотека, где собрано все, что издано на еврейском языке. Жизнь кипит. Под навесом сарая стоит „комбайн" - страшное сооружение из колес и труб, которое косит пшеницу, молотит ее, вяжет солому и выбрасывает мешки уже с готовым зерном... В молочной, где молоко оценивается не только по количеству, но и по содержанию литров, тяжелые бидоны готовы, чтобы погрузиться на камень и направиться в склады „Тнува" - кооперативной сельскохозяйственной закупочной организации, которая снабжает молочными продуктами и яйцами всю Палестину.

 

Но сумерки на востоке наступают почти мгновенно. И тогда мне открылась другая сторона жизни еврейской колонии. Кое кто из колонистов, кому подошла очередь, накинули куртки - палестинские ночи бывают прохладными - и отправились спать в назначенное место. Это - самооборона. Правительство выдало колонистам некоторое количество оружия на случай нападения на еврейские поселки, и люди, после трудового дня, должны были охранять свое достояние, свои дома и пардесы. Ведь под боком Назарет, арабские деревни. Вокруг зажигались в темноте электрические огоньки в соседних колониях. На водонапорной башне посреди поселка начинала мигать световая сигнализация - колония переговаривалась по азбуке Морзе с соседями, чтобы спросить, как обстоят дела, чтобы оказать в случае надобности помощь, известить по телефону полицию. Потом зажигался прожектор и медленно водил снопом света по окрестным холмам и пашням. От этого света еще благоуханнее ночь, еще чернее деревья. Но как будто все спокойно. Нападений на колонии не было ни разу. Не этот ли довольно скромный прожектор охранял своим мистическим глазом колонию и наводил страх на арабов?

 

А утром снова в путь, опять кружиться в автомобиле по проселочным ухабистым дорогам Эмека, мимо колонии, мимо молодого леса Бальфурии выбраться на шоссейную тивериадскую дорогу. Хорошо, что не видно ни железной дороги, ни этого пресловутого нефтепровода, который пересекает всю Эздрелонскую долину, а видны только холмы на горизонте, и над ними круглые облака, и по сторонам сельской дороги поля, жнивье, на котором пасутся овцы, опять холмы, опять круглые, белые облака над холмами и где-то под ними маленькая деревушка Сулим, древняя Шулем, где стоял среди виноградника дом Суламифи[8], выходившей рано утром посмотреть, не распустились ли цветы гранатовых деревьев.

Примечания